Размышления об исподнем

«Во Франции это хорошо, когда от тебя пахнет так, словно ты недавно занимался любовью. Здесь это вызывает уважение».

Фраза из фильма Р. Эйвори «Killing Zoe».

Шел я на этот спектакль в предвкушении чего-то необыкновенного. Думал, что буду сражен наповал талантами режиссеров, художников, осветителей и т. д.
Слишком много о нем было лестных отзывов. Да и потом воспоминания о Чеховском фестивале (или тогда это называлось Театральная олимпиада, не помню точно) 2001 года у меня были более чем приятные – «Арлекин, или слуга двух господ» Стреллера, «Игры снов» Уилсона… В тогдашнем репертуаре не было практически ни одного прокола – все по первому разряду; почему же сейчас что-то должно быть не так…
Первое, что бросилось в глаза – спектакль напрочь лишен сюжетной линии. Точнее, она есть, но в каком-то чудовищно скомканном и алогичном виде. Актеры говорили мало (чаще бубнили или неразборчиво повизгивали) и на французском (перевода не было); их танцы напоминали телодвижения мима – и из них абсолютно ничего нельзя было понять. Все беспрестанно туда-сюда бегали, как-то лихорадочно дрыгались и периодически катались по полу – в общем, происходящее носило оттенок нездорового веселья… я бы даже рискнул назвать это бесовством.
Из всей этой сумятицы, тем не менее, можно было выделить двух главных героев, мужчину и девушку, хоть и с огромным трудом. Однако их все время играли разные актеры, так что я без конца путался в лицах.
Если вернуться к сюжету, то он примерно такой: мужчина с очень скучной работой и, очевидно, сам по себе довольно скучный (об этом говорит его внешний вид – серое пальто, серая же шляпа, трехдневная щетина, устремленный в никуда и слегка растерянный взгляд) как-то встречает взбалмошную девушку в красном платье и моментально в нее влюбляется. Чувство его, судя по тому, как она в ходе всего спектакля вокруг него вьется, вполне взаимно. При этом девушка в красном не в меру ветрена – так что любовь для нее вовсе не повод отказываться от гуляний с другими мужиками. Да и скучный дядька в серой шляпе тоже не промах – каждый раз, когда девушка в красном цепляет очередного мужика, он совершенно без комплексов приударяет за девушками в белом (их я за все действие насчитал две). Кончается все непонятно чем – то ли главные герои обретают личное счастье друг с другом, то ли разбредаются кто куда.
Добавлю также, что в сюжет вплетено множество метафор – о том, что все взрослые те же дети, что в современном западном обществе люди живут только для себя, что европейская стерильность убивает в человеке индивидуальность и т. д. Во многом как раз это и сбивает с толку. Вот было бы, ну, хоть чуточку поменьше всей этой социальной этики…
Вообще же, «Край земли» для меня – это своего рода кафкианская мыльная опера. Там даже и насекомое есть – ростом с человека и с эрегированным фаллосом (оно в течение десяти минут под неприятную стрекочущую музыку приставало к девушке в красном). Страшное по самое не могу. Мне лично с его появлением сразу вспомнился фильм Д. Кроненберга «Обед нагишом» (или «Голый завтрак») по одноименному роману У. С. Берроуза. Правда, тот фильм (равно как и роман) рассказывает о вымышленном, галлюциногенном мире наркомана; а здесь ни о каких наркотиках речи нет. Хотя, может, это подразумевается, и надо быть более тонким знатоком театра, чтобы разглядеть данные подтексты?

Кстати, про фаллос у насекомого я упомянул отнюдь не случайно и вовсе не из желания кого-либо смутить. Все дело в том, что здесь в буквальном смысле все вертится вокруг подобных фрейдистских символов (змея, вылезающая из ширинки огромной куклы-мальчика, и ножницы вместо ног у огромной куклы-девочки, которые обезглавливают упомянутую змею; мужики, надевающие подвенечные платья и т. д.): и самые красивые с визуальной точки зрения эпизоды, и все кульминационные моменты завязаны либо на появлении очередного фаллического символа – к примеру, персонажи имитируют половой акт, истошно вопя Oui!, а по бокам от них из сцены вырастают цветочки на прозрачных стебельках и со светящимися бутонами – либо на задирании юбок девушками-актрисами. И это вовсе не гипербола. Столько сексуальности мне на театральных подмостках, кажется, еще не доводилось наблюдать. Это как если бы в Мулен Руж решили поставить А. Жарри.
А, может, я до этого просто не был знаком с французским авангардным театром?
В принципе, на данные непотребства можно было бы махнуть рукой из-за блестящей сценографии. В ней много патентованных приемов. Самый яркий из них это, пожалуй, когда кулисы, расположенные прямо у края сцены, сдвигаются, подобно диафрагме в фотоаппарате – причем как с боков, так снизу и сверху – и таким образом у декораций, как у плоскостного изображения, меняется формат: сцена превращается либо в малюсенькое окошечко, либо в узкую горизонтальную щель, в которой зажаты артисты. Что-то похожее я видел у питерской группы «АХЕ», но там этот прием не брал на себя так много, он не проходил эдаким стержнем через все представление – да и выглядело это чуть-чуть иначе, более камерно. Еще запомнились гигантские подушки из целлофана, которые периодически надували, так что они делались похожими на спустившиеся на землю облака – в этом была какая-то магия.
Но что обидно… Как только я под воздействием всех этих замечательных образов пускался в медитацию, из-за угла как назло выскакивала девица с задранной красной юбкой или мужик в шляпе, потряхивающий своим достоинством, и все… из долины прекрасных видений я мгновенно переносился в мир вульгарного фрейдизма.
Знаете, у британского режиссера Дж. Айвори есть такой фильм «Развод» - о столкновении американской и французской культур. Мне там очень нравится одна сцена: две молодые американки приходят на обед к французской семье – за столом сидят дети, пожилые люди, все завалено круассанами… идиллия одним словом – и тут вдруг два тридцатилетних француза начинают во всеуслышание судачить о какой-то похабной истории, приключившейся с их знакомым; американки в шоке, но больше не от наглости этих мужиков, а от того, что все остальные принимают такое поведение как норму – старички добродушно смеются, дети глядят на сплетников с уважением. Я это к чему? В такой вот браваде – все французы. И это отражается не только в быту, но, как видно, и в искусстве. Нет чтобы сделать во всех отношениях красивую постановку – не только эстетически, но и нравственно; неужто превратности любви нельзя изобразить без непристойностей? Оказывается, нельзя – кто-то всенепременно должен трясти мудями, а то будет не как в жизни. А жизнь-то по европейским меркам – она вся на этом стоит, на полигамии и гедонизме: иначе как объяснить то, что там почти никто не вступает в брак и не делает детей.

Анатолий Белов